вторник, 27 декабря 2016 г.
суббота, 24 декабря 2016 г.
Складные палатки, дома, юрты из пластиковых труб и пружинной проволоки
Оболочки одежды, палаток, домов
Складной каркас сетчатой оболочки позволяет одеть на себя теплый и непромокаемый кокон за 2 минуты, а поставить зимнюю палатку диаметром 3 м. и высотой 2 м. за 10 минут.
Вес костюма рыбака, туриста, помещается в чертежный тубус и весит 400 гр. Цена 5 тыс. руб.
Вес палатки 3 кг., материалы пружинная проволока и пластиковые трубы.
Установка большой зимней палатки диаметром 5 м. и высотой 4 м. - 1 час.
Вес палатки диаметром - 5 м. - 20 кг., материалы дома-палатки, пружинная проволока, полипропиленовые, полиамидные или алюминиевые трубы. Цены от 20 тыс. руб.
Покрытие каркасов домов-палаток это многослойная прочная ткань и прозрачная пленка.
Внутри можно поставить складную печку с трубой и искрогасителем.
Складные дома-палатки диаметром 3,5 м. можно вешать на деревьях в лесу.
Для освоения северного морского пути предлагается проект автономного многоэтажного подвесного дома из труб нейлона, рильсана, ундекана, анида, капрона, полиамида, полиэтилена, ПВХ армированных пружинной проволокой, на берегу Ледовитого океана.
Полиамидные трубки каркаса и покрытая тефлоном пружинная проволока благодаря трибоэлектрическому эффекту вырабатывают статическое электричество для периодического озонирования воздуха и работы газоразрядных ламп или светодиодов.
Катер из пружинной проволоки и полиэфирной смолы с прозрачным акриловым покрытием длиной 7 м. и шириной 4 м. обеспечит семью продовольствием и энергией.
четверг, 19 августа 2010 г.
Маяк в Рыбальче. Гиперболоид инженера Шухова
С 1896 по 1930 годы по проектам В.Г. Шухова было построено свыше 200 стальных сетчатых гиперболоидных башен. До наших дней сохранились не более 20. Неплохо сохранилась водонапорная башня в Николаеве (построена в 1907 году, её высота с баком составляет 32 метра) и Аджигольский маяк в Днепровском лимане (построен в 1910 году, высота - 70 метров). Сейчас Шуховская башня признана международными экспертами одним из высших достижений инженерного искусства. Международная научная конференция "Heritage at Risk. Сохранение архитектуры XX века и Всемирное наследие", прошедшая в апреле 2006 года в Москве с участием более 160 специалистов из 30 стран мира в своей декларации назвала Шуховскую башню в числе семи архитектурных шедевров русского авангарда, рекомендованных на Включение в список Всемирного наследия ЮНЕСКО.
Shukhov also left a lasting legacy to the Constructivist architecture of early Soviet Russia. As a leading specialist of metallic structures (hyperboloid structures, thin-shell structures, tensile structures), he may be compared with Gustave Eiffel. Shukhov's innovative and exquisite constructions still grace many towns across the former Russian Empire: thin-shell structures exhibition pavilions
Hyperboloid Adziogol Lighthouse by V.G.Shukhov near Kherson, Ukraine, 1911
Adziogol Lighthouse (Ukrainian: Аджигольський маяк; Russian: Аджигольский маяк), also known as Stanislav Range Rear Light, is a vertical lattice hyperboloid structure of steel bars, serving as an active lighthouse, about 30 kilometres (19 mi) from Kherson, Ukraine. At a height of 211 feet (64 m) it is the sixteenth tallest "traditional lighthouse" in the world[3] as well as the tallest in Ukraine.
It is located on a concrete pier on a tiny islet off the mouth of the Dnieper River, about 2.5 kilometres (1.6 mi) north of Rybalce. It guides ships entering the Dnieper River.
The lighthouse was designed by in 1910 by Vladimir Shukhov. The 1-story keeper's house is built within the base.The site of the tower is accessible only by boat. The site is open to the public but the tower is closed. Schuchow war ein Meister der Kunst, sparsam, mit geringstem Aufwand an Material und Kosten zu konstruieren. Seine Hängedächer, Bogenkonstruktionen, Seilnetzen, Gitterschalen und Gittertürme in Form von Hyperboloiden waren neuartige Lösungen, die durch eine bis dahin unerreichbare Einfachheit und Eleganz der Konstruktion und durch die ungewohnte, kühne Formgebung seinerzeit Bewunderung hervorriefen. In seinen wichtigsten Arbeiten widmete er sich so verschiedenen Gebieten wie der Erdölindustrie, der thermischen Technik und dem Bauwesen. Wladimir Schuchow war innovativer Konstrukteur im Schatten des Revolutionsarchitekten und der Kunstgeschichte, Erfinder der patentierten Stahlnetztürme und Pionier an der Schwelle des russisch Umbruchs. Er zählt neben Frei Otto, Richard Buckminster Fuller und Santiago Calatrava zu den führenden Vertretern einer biomorphen Architektur.
понедельник, 26 октября 2009 г.
Конструктор оболочек ЭЛЬПЮЛЬ.
Описание конструктора ELPUL.
Среди обучающих пособий для детей и школьников отсутствуют доступные и простые модели и конструкторы способные развивать творческое и пространственное мышление на основе междисциплинарных знаний и наглядных геометрических моделей.
Продаются дорогие датские или швейцарские конструкторы на примере которых можно увидеть расточительность прошлого и настоящего.
А где экономичность и минимализм для проектирования будущего?
Цель проекта это развитие социально ориентированного микро бизнеса для людей с ограниченными возможностями, которые могут не выходя из дома на простейших приспособлениях, без отходов и шума, изготавливать развивающие игрушки и предметы мебели и светильники, скульптуры для детей и взрослых.
Для начала развития пространственного мышления детей от 5 лет предлагается конструктор структур и молекул. Конструктор изготавливается из упруго-гибких пружинных стержней, крепежных элементов и трубчатых насадок из металла и пластика.
Для небольшого, детского конструктора диаметром 100 и длиной 300 мм., может применяется проволока диаметром от 2 до 3 мм., для изготовления плетеных сеток и габионных сетчатых конструкций.
Несколько таких наборов конструктора позволит вместе собирать сетчатые конструкции и семейные скульптуры.
Проволока изготавливается:
Из низкоуглеродистой проволоки общего назначения по ГОСТ 3282-74.
Покрытие – ПНД (полимер низкого давления), по сравнению с ПВХ (поливинилхлорид) обладает более высокой стойкостью к перепадам температур и экологической безопасностью.
Цвет покрытия – зеленый RAL 6005.
Типы покрытия:
Полимерное
Цинковое (1 класс цинкового покрытия) + полимер
Цинковое (3 класс цинкового покрытия) + полимер
Проволока изготавливается:
Из низкоуглеродистой проволоки общего назначения по ГОСТ 3282-74.
Покрытие – ПНД (полимер низкого давления), по сравнению с ПВХ (поливинилхлорид) обладает более высокой стойкостью к перепадам температур и экологической безопасностью.
Цвет покрытия – зеленый RAL 6005.
Типы покрытия:
Полимерное
Цинковое (1 класс цинкового покрытия) + полимер
Цинковое (3 класс цинкового покрытия) + полимер
Покрытие проволоки может быть из ПВХ, КАПРОЛОНА, НАЙЛОНА, РИЛЬСАНА, ПОЛИАМИДА, ПОЛИУРЕТАНА и других цветных пластиков.
Крепеж состоит из винтов и гаек. Размещается в тубусе. Наборах к Новому году в набор конструктора входит специальная светодиодная гирлянда которая легко монтируется на узлах игрушек, светильников, оболочек и елок.
Снабжен флешь картой памяти мультимедиа с презентацией работы с конструктором и 3D моделями многогранников, молекул, нанотрубок, фуллеренов.
Ребенок и родители могут собрать любые конструкции с прямолинейной, криволинейной и фрактальной геометрией. Подробности тут
Это могут быть многогранники, структуры молекул и бионических объектов, насекомых, игрушек, растений, животных, роботов, машин, домов будущего. Вес конструктора 1 кг. Длина - 500 мм. Диаметр - 100 мм. Цена - 5000 руб.
Все будут вспоминать этот подарок в детстве к Новому году.
Крепеж состоит из винтов и гаек. Размещается в тубусе. Наборах к Новому году в набор конструктора входит специальная светодиодная гирлянда которая легко монтируется на узлах игрушек, светильников, оболочек и елок.
Снабжен флешь картой памяти мультимедиа с презентацией работы с конструктором и 3D моделями многогранников, молекул, нанотрубок, фуллеренов.
Это могут быть многогранники, структуры молекул и бионических объектов, насекомых, игрушек, растений, животных, роботов, машин, домов будущего. Вес конструктора 1 кг. Длина - 500 мм. Диаметр - 100 мм. Цена - 5000 руб.
Все будут вспоминать этот подарок в детстве к Новому году.
четверг, 21 мая 2009 г.
Современные дома и юрты из стали.
Необходимость внедрения инноваций для окончательного решения квартирного вопроса.
Дом в качестве машины для жилья в период великой депрессии 1929 годов создавал Фуллер.
В ЛИСИ хранится мой дипломный проект театрального павильона в форме луковицы, диаметром 12 м. и модель луковичного купола диаметром 2 метра, который я и мастерская (которой уже нет), сделали на последние деньги от СССР.
Тогда распад страны отложил глобальный кризис. Сегодня одноэтажная Америка вновь вспоминает Фуллера и его металлические дома и купола для городов.
Финансовые пузыри, из виртуальных денег, лопаются, один за другим.
А рынок жилья остается одним из самых доходных из и других.
Про питание и качество еды, это вопросы в другую тему.
Одна из основных причин этого процесса в том, что деньги уже давно перестали работать в реальном секторе экономики.
Строительство перестало внедрять новые конструкции и технологии.
Модернизация производства домов и повышение производительности труда в строительстве создает новые рабочие места для высококвалифицированных кадров. А кадры уже сами по себе выращивают ягоды на Дальнем Востоке. Старикам уже сложно.
Дом в качестве машины для жилья в период великой депрессии 1929 годов создавал Фуллер.
В ЛИСИ хранится мой дипломный проект театрального павильона в форме луковицы, диаметром 12 м. и модель луковичного купола диаметром 2 метра, который я и мастерская (которой уже нет), сделали на последние деньги от СССР.
Тогда распад страны отложил глобальный кризис. Сегодня одноэтажная Америка вновь вспоминает Фуллера и его металлические дома и купола для городов.
Финансовые пузыри, из виртуальных денег, лопаются, один за другим.
А рынок жилья остается одним из самых доходных из и других.
Про питание и качество еды, это вопросы в другую тему.
Одна из основных причин этого процесса в том, что деньги уже давно перестали работать в реальном секторе экономики.
Строительство перестало внедрять новые конструкции и технологии.
Модернизация производства домов и повышение производительности труда в строительстве создает новые рабочие места для высококвалифицированных кадров. А кадры уже сами по себе выращивают ягоды на Дальнем Востоке. Старикам уже сложно.
вторник, 7 апреля 2009 г.
Гоголь и кризис в современной архитектуре
Гоголь об архитектуре.
Колонны и купол, больше всего прельстившие нас, начали приставлять к зданию без всякой мысли и во всяком месте: они уже не были главною идеею строения, а только частями или, лучше, украшениями его. Размер самого строения мы увеличили гораздо более, а размер купола в отношении к строению уменьшили. Мы не посмотрели в увеличительное стекло на строение, которое избрали моделью; не взглянули на него, отошедши на известное расстояние, но смотрели вблизи. Купол сделался ничтожным, малым. Видя его пустынность и одиночество наверху здания, прибавили к нему несколько других, возвысили для этого под ними башни — и купола стали походить на грибы. И купол, это лучшее, прелестнейшее творение вкуса, сладострастный, воздушно-выпуклый, который должен был обнять всё строение и роскошно отдыхать на всей его массе белою, облачною своей поверхностью, исчез совершенно. Я люблю купол, тот прекрасный, огромный, легко-выпуклый купол, который возродил роскошный вкус греков в александрийский век и позже, в век наслаждений и эгоизма, век утонченного раздробления жизни, век антологии легкой, душистой, дышащей сладострастием, ленью и роскошью, когда каждый принадлежал себе, жил для себя, а не для общества, когда на великолепных роскошных банях, везде был виден этот смело выпуклый, как небесный свод, купол. Ничто не может так сладострастно, так пленительно украсить массу домов, как такой купол. Но для этого он должен быть помещен только на том здании, которое неизмеримо своею шириною и как можно более захватывает пространства; он должен лечь на всей обширной его платформе; он должен быть светлее самого здания и лучше, если он весь белый. Ослепительная белизна сообщает неизъяснимую очаровательность и полноту его легко выпуклой форме, — он тогда лучше, роскошнее и облачнее круглится на небе. И доныне города сирийские и антиохские имеют необыкновенную прелесть через то, что удержали некоторое подобие этих куполов; и доныне на Востоке можно встретить их в величавом и огромном виде.
Портик с колоннами, это ясное произведение аттического стройного вкуса, который не терпел над собою никаких надстроек, у нас тоже пропал: ему не догадались дать колоссального размера, раздвинуть во всю ширину здания, возвысить во всю вышину его; его не развили, не увеличили, но стали употреблять в обыкновенном виде. Удивительно ли, что здания, которые требовались огромные, казались пусты, потому что фронтоны с колоннами лепилися только над крыльцами их. Громоздимые над ними в церквах, дворцах башни и массы, вовсе ему не отвечавшие, подавили и уничтожили его совершенно. Таким самым образом поэт, не имеющий обширного гения, всегда недоволен одним простым сюжетом и вместо того, чтобы развить его и сделать огромным, он привязывает к нему множество других; его поэма обременяется пестротою разных предметов, но не имеет одной господствующей мысли и не выражает одного целого.
В начале XIX столетия вдруг распространилась мысль об аттической простоте и так же, как обыкновенно бывает, обратилась в моду и отразилась вдруг на всем, начиная с дамских костюмов, преобразовавшихся в небрежное, легкое одеяние гетер. Казалось, еще ближе присмотрелись к древним; еще глубже изучили их дух; но всё, что ни строили по их образцу, всё носило отпечаток мелкости и миниатюрности: узнали искусства более связывать и гармонировать между собою части, но не узнали искусства давать величие всему целому и определить ему размер, способный вызвать изумление. Это новое стремление решительно было издержано на мелочные беседки, павильоны в садах и подобные, небольшие игрушки. Они носили в себе много аттического, но их нужно было рассматривать в микроскоп. В огромных же публичных зданиях не считали за нужное ими руководствоваться: они сделались наконец просты до плоскости. Самое вредное направление архитектуре внушила мысль о соразмерности, не о той соразмерности, которая должна быть в строении в отношении к нему самому, но просто о соразмерности в отношении к окружающим его зданиям. Это всё равно, если бы гений стал удерживаться от оригинального и необыкновенного, потому только, что перед ним будут слишком уже низки и ничтожны обыкновенные люди. Эта соразмерность состояла еще в том, чтобы строение, как бы велико ни было в своем объеме, но непременно чтобы казалось малым. Его стали уединять и помещать на такой огромной и обширной площади, что оно казалось еще более ничтожным. Как будто бы старались нарочно внушить мысль, что великое совсем не велико, как будто бы насильно старались истребить в душе благоговение и сделать человека равнодушным ко всему.
Всем строениям городским стали давать совершенно плоскую, простую форму. Домы старались делать как можно более похожими один на другого; но они более были похожи на сараи или казармы, нежели на веселые жилища людей. Совершенно гладкая их форма ничуть не принимала живости от маленьких правильных окон, которые в отношении ко всему строению были похожи на зажмуренные глаза. И этой архитектурой мы еще недавно славились, как совершенством вкуса, и настроили целые города в ее духе! Осмелился бы кто-нибудь даже теперь, среди этой гладко-однообразной кучи, воздвигнуть здание, носившее бы на себе печать особенной, резкой архитектуры, осмелился бы кто-нибудь возле строения в аттическом вкусе непосредственно воздвигнуть готическое — его бы сочли едва ли не сумасшедшим. Оттого новые города не имеют никакого вида: они так правильны, так гладки, так монотонны, что, прошедши одну улицу, уже чувствуешь скуку и отказываешься от желания заглянуть в другую. Это ряд стен и больше ничего. Напрасно ищет взгляд, чтобы одна из этих беспрерывных стен в каком-нибудь месте вдруг возросла и выбросилась на воздух смелым переломленным сводом или изверглась какою-нибудь башней-гигантом. Старинный германский городок с узенькими улицами, с пестрыми домиками и высокими колокольнями имеет вид, несравненно более говорящий нашему воображению. Даже вид какого-нибудь восточного города с высокими, тонкими минаретами, с восточными пестрыми куполами, потонувшими в садах, имеет более характера, более дышит поэзией и воображением, нежели наши европейские города позднейшей архитектуры.
Башни огромные, колоссальные необходимы в городе, не говоря уже о важности их назначения для христианских церквей. Кроме того, что они составляют вид и украшение, они нужны для сообщения городу резких примет, чтобы служить маяком, указывавшим бы путь всякому, не допуская сбиться с пути. Они еще более нужны в столицах для наблюдения над окрестностями. У нас обыкновенно ограничиваются высотою, дающею возможность обглядеть один только город. Между тем как для столицы необходимо видеть по крайней мере на полтораста верст во все стороны и для этого, может быть, один только или два этажа лишних — и всё изменяется. Объем кругозора по мере возвышения распространяется необыкновенною прогрессией. Столица получает существенную выгоду, обозревая провинции и заранее предвидя всё; здание, сделавшись немного выше обыкновенного, уже приобретает величие; художник выигрывает, будучи более настроен колоссальностью здания к вдохновению и сильнее чувствуя в себе напряжение. Но возвращаюсь к простоте архитектуры, которая заразила наш XIX век. Сами греки чувствовали, что одни прямые линии и совершенная простота строений будут казаться уже чересчур плоскими, особливо если множество такого рода строений соединятся вместе. Они чувствовали, что строгая правильность и гладкость строения должна непременно иметь возле себя какую-нибудь противоположность, чтобы быть более оригинальною и заметною. И потому простирали над ними навес древесный. Белизна прямолинейной стены или стройного с колоннами фронтона, выказываясь из-за темной гущи зелени, действительно хороша, потому что составляет контраст с облачным расположением дерева, почти всегда неправильно, но красиво раскидывающего свои ветви. Как только здание их окружалось другими и находилось среди города, они чувствовали излишнюю простоту его и старались придать сколько можно более игры. Мысль о дереве и о природе прежде всего приходила им в голову. Но в городе дерево — драгоценность; тогда они чаще начали употреблять не гладкие дорические колонны, но большею частью коринфские с капителью из завитых листьев. Вообще убирать строения листьями, вьющимися гроздьями винограда или украшениями, носящими неясный образ ветвей дерева, было инстинктом у всех народов. Они невольно, слепо следовали тайному внушению своего вкуса. В готической архитектуре более всего заметен отпечаток, хотя неясный, тесно сплетенного леса, мрачного, величественного, где топор не звучал от века. Эти стремящиеся нескончаемыми линиями украшения и сети сквозной резьбы не что другое, как темное воспоминание о стволе, ветвях и листьях древесных. И потому смело возле готического строения ставьте греческое, исполненное стройности и простоты: оно будет стоять между ними, как между величественными, прекрасными деревьями. И готическое и греческое получат от этого двойную прелесть. Истинный эффект заключен в резкой противоположности; красота никогда не бывает так ярка и видна, как в контрасте. Контраст тогда только бывает дурен, когда располагается грубым вкусом или, лучше сказать, совершенным отсутствием вкуса, но, находясь во власти тонкого, высокого вкуса, он первое условие всего и действует ровно на всех. Разные части его гармонируют между собою по тем же законам, по которым цвет палевый гармонирует с синим, белый с голубым, розовый с зеленым и так далее. Всё зависит от вкуса и от умения расположить. Не мешайте только в одном здании множества разных вкусов и родов архитектуры. Пусть каждое носит в себе что-то целое и самобытное, но пусть противоположность между этими самобытными в отношении их друг к другу будет резка и сильна. Чем более в городе памятников разных родов зодчества, тем он интереснее; тем чаще заставляет осматривать себя, останавливаться с наслаждением на каждом шагу. Идея для зодчества вообще была черпана из природы, но тогда, когда человек сильно чувствовал на себе ее влияние; теперь же искусство поставил он выше самой природы, — разве не может он черпать своих идей из самого искусства или, лучше сказать, из гармонического слияния природы с искусством? Рассмотрите только, какую страшную изобретательность показал он на мелких изделиях утонченной роскоши; рассмотрите все эти модные безделицы, которые каждый день являются и гибнут, рассмотрите их, хотя в микроскоп, если так они не останавливают вашего внимания. Какого они исполнены тонкого вкуса! какие принимают они совершенно небывалые прелестные формы! Они создаются в таком особенном роде, который еще никогда не встречался. Резьба и тонкая отделка их так не заимствованы и вместе с тем так хороши, что мы иногда долго любуемся ими, и увы! вовсе не ощущаем жалости при виде, как гибнет вкус человека в ничтожном и временном, тогда как он был бы заметен в неподвижном и вечном. Разве мы не можем эту раздробленную мелочь искусства превратить в великое? Неужели всё то, что встречается в природе, должно быть непременно только колонна, купол и арка! Сколько других еще образов нами вовсе не тронуто! Сколько прямая линия может ломаться и изменять направление, сколько кривая выгибаться, сколько новых можно ввести украшений, которых еще ни один архитектор не вносил в свой кодекс! В нашем веке есть такие приобретения и такие новые, совершенно ему принадлежащие стихии, из которых бездну можно заимствовать никогда прежде не воздвигаемых зданий. Возьмем, например, те висящие украшения, которые начали появляться недавно. Покамест висящая архитектура только показывается в ложах, балконах и в небольших мостиках. Но если целые этажи повиснут, если перекинутся смелые арки, если целые массы вместо тяжелых колонн очутятся на сквозных чугунных подпорах, если дом обвесится снизу доверху балконами с узорными чугунными перилами, и от них висящие чугунные украшения в тысячах разнообразных видов облекут его своею легкою сетью, и он будет глядеть сквозь них, как сквозь прозрачный вуаль, когда эти чугунные сквозные украшения, обвитые около круглой, прекрасной башни, полетят вместе с нею на небо, — какую легкость, какую эстетическую воздушность приобретут тогда дома наши! Но какое множество есть разбросанных на всем намеков, могущих зародить совершенно необыкновенную живую идею в голове архитектора, если только этот архитектор — творец и поэт.*
1831.
* Мне прежде приходила очень странная мысль: я думал, что весьма не мешало бы иметь в городе одну такую улицу, которая бы вмещала в себе архитектурную летопись. Чтобы начиналась она тяжелыми, мрачными воротами, — прошедши которые, зритель видел бы с двух сторон возвышающиеся величественные здания первобытного дикого вкуса, общего первоначальным народам. Потом постепенное изменение ее в разные виды: высокое преображение в колоссальную, исполненную простоты, египетскую, потом в красавицу греческую, потом в сладострастную александрийскую и византийскую с плоскими куполами, потом в римскую с арками в несколько рядов, далее вновь нисходящую к диким временам и вдруг потом поднявшеюся до необыкновенной роскоши аравийскою, потом дикою готическою, потом готико-арабскою, потом чисто готическою, венцом искусства, дышащею в Кельнском соборе, потом страшным смешением архитектур, происшедшим от обращения к византийской, потом древнею греческою, в новом костюме и наконец, чтобы вся улица оканчивалась воротами, заключившими бы в себе стихии нового вкуса. Эта улица сделалась бы тогда в некотором отношении историею развития вкуса, и кто ленив перевертывать толстые томы, тому бы стоило только пройти по ней, чтобы узнать всё.
Ироническую характеристику архитектуры классицизма:
В мои ж года хорошим было тоном
казарменному вкусу подражать,
четырем или восьми колоннам
Вменялось в долг шеренгою торчать
Под неизбежным греческим фронтоном.
Во Франции такую благодать Завел, в свой век
воинственных плебеев, Наполеон,— в Росии ж Аракчеев.
Так в условиях николаевской реакции кардинальных изменилось отношение современников к архитектурные формам классицизма. Они стали ассоциироваться уже с расцветом государственной и военной мощи России, а полосатой полицейской будкой и аракчеевскими шпицрутенами, хотя, как известно, классицизм возник в русской архитектуре еще в 1760-х годах, задолго до аракчеевских военных поселений, здания в которых действительно оформлялись в духе суховатой классики.
Свидетельством появления критического, негативного отношения к архитектуре классицизма являются воспоминания О. А. Пржецлавского, опубликованные в 1874 году в «Русской старине». Вспоминая о Петербурге 1820-х годов, Пржецлавский писал: «...наружность улиц и площадей утомляла однообразием, очень немного было утвержденных планов и фасадов, по которым позволялось возводить новые постройки, те же ограничения существовали и для их окраски, почти исключительно принят был бледно-желтый цвет для самих корпусов, с белым для фронтонов, колонн, пилястров и фризов. Поэтому целые, даже главные, улицы имели какой-то казарменный вид... Общее настроение было! невеселое: посреди мертвящего формализма всеобщей дисциплины, распространяемой железной ферулой Аракчеева, в обществе было тревожное ожидание чего-то неопределенного: в воздухе чувствовалось приближения кризиса. Это было брожение тех стихий замышляемого переворота, которые войска наши принесли с собою из Франции, которые созревали в сборищах тайных обществ и должны были разразиться 14-го декабря. Бессознательно-тревожное предчувствие общества, это была та тень, которую, по английской поговорке, „грядущие события бросают перед собой"».
В 1834 году на прилавках петербургских книготорговцев появился сборник «Арабески» Н. В. Гоголя, в котором было объединено около двадцати «разных сочинений»— повестей, рассказов и научно-публицистических статей. Среди них была и статья «Об архитектуре нынешнего времени», написанная в 1831 году.
Уже первые строки статьи звучали совсем необычно — до нее так не писалось и не говорилось об архитектуре столицы Российской империи.
«Мне всегда становится грустно,— писал Гоголь,— когда я гляжу на новые здания, беспрерывно строящиеся, на которые брошены миллионы и из которых редкие останавливают изумленный глаз величеством рисунка или своевольной дерзостью воображения, или даже роскошью и ослепительною пестротою украшений. Невольно втесняется мысль: неужели прошел невозвратимо век архитектуры? Неужели величие и гениальность больше не посетят нас...»
Напомним, что эти слова написаны как раз в те годы, когда завершалось создание ансамблей Дворцовой и Михайловской площадей, строились здания Александрийского театра (ныне Академический театр драмы имени А. С. Пушкина), Сената и Синода, обтесывался грандиозный гранитный монолит будущей Александровской колонны, в центре Петербурга медленно росла величавая громада Исаакиевского собора, выстраивались ряды его колоссальных гранитных колонн...
А Гоголь между тем сетовал, что «колонны и купол, больше всего прельстившие нас, начали приставлять к зданию без всякой мысли и во всяком месте...». И далее снова:
«Неужели все то, что встречается в природе, должно быть непременно только колонна, купол и арка? Сколько еще других образов нами не тронуто!»
В классицизме Гоголь видел лишь моду на «аттическую простоту», он негодовал на то, что «всем строениям городским стали давать совершенно плоскую, простую форму», что дома «старались делать как можно более похожими один на другого».
«И этою архитектурою,— писал Гоголь о постройках классицизма,— мы еще недавно тщеславились, как совершенством вкуса, и настроили целые города в ее Духе!..»
В своем негативном отношении к классицизму Гоголь был отнюдь не одинок. Его современник Н. В. Кукольник в статье, опубликованной в 1840 году в «Художественной газете», писал: «Теперь видим целые улицы в четыре этажа. Неужели это не украсило Петербурга? Напротив. Глазам стало так скучно, так грустно в этом однообразном, каменном лабиринте...»
Кукольник и Гоголь — писатели, занимавшие достаточно разные идейные позиции в литературном творчестве. Тем не менее они оказались единодушны в критической, негативной оценке архитектуры поздней классицизма, и это весьма показательно: разочарована в классицизме приобрело в 1830-х годах почти всеобщий характер, охватив широкие круги русских интеллигентов, независимо от их идейно-политических воя зрений.
Действительно, многолетнее и многократное повторение на фасадах зданий одних и тех же архитектурных мотивов, которыми оперировал классицизм, стали в конце концов вызывать у современников негативно! отношение не только к художественной нормативности классицизма, но и к его стилевым канонам. Возникла ощущение своего рода «эмоциональной недостаточности» архитектуры классицизма — оно усугублялось и плоским рельефом Петербурга, и теометризмом его уличной сети, и тем, что дома ставили вплотную даруя к другу, без разрывов и отступов в глубину, образуя монотонный ряд почти идентичных фасадов.
Русская литература 30-х годов XIX века, своеобразный барометр общественного мнения, очень точно и тонко уловила меняющееся отношение современников к художественным идеалам классицизма, и к их воплощению в архитектуре Петербурга, и к самому облику столицы Российской империи .
«Город пышный, город бедный» — эта точная и емкая характеристика Петербурга в стихотворении Пушкина начинает ту линию в развитии «литературного портрета» Петербурга, которая заметно отличается от комплиментарной иконографии первой трети XIX века и приведет к совершенно иному отображению города в произведениях Некрасова, Гончарова, Достоевского.
С появлением «натуральной школы» в русскую литературу входит и новая тематика, и новый герой — «маленький человек», петербургский разночинец. Характерно, что по отношению к этому новому литературному герою образ «столичного города Санкт-Петербурга» становится некоей социальной и художественной антитезой: это явственно ощущается уже и в пушкинском «Медном всаднике», и в гоголевской «Шинели». Пройдет еще несколько лет — и для русской литературы 1840—1850-х годов классически строгий облик «града Петрова» станет синонимом казенщины, казарменной скуки и бездушия.
«Он посмотрел на дома — и ему стало еще скучнее: на него наводили тоску эти однообразные каменные громады... Заглянешь направо, налево — всюду обступили вас, как рать исполинов, дома, дома и дома, камень и камень, все одно да одно...»— так воспринимает Петербург герой «Обыкновенной истории» И. Гончарова, проходя по улицам, застроенным в основном в эпоху классицизма.
Неудовлетворенность прежними художественными идеалами, связанными с эстетикой классицизма, и поиск новых дали сильнейший толчок для дальнейшей эволюции архитектуры. Сами современники далеко не всегда в полной мере осознавали и сущность этого процесса, и его причины, но ощущение того, что формы классицизма «надоели», «стали скучны», охватывало в 1830-х годах все более широкие круги общества.
«В истории стилей наступают моменты известного истощения,— писал об этом периоде немецкий искусствовед А. Бринкман.— Классицизм, дохнувший своим Рассудочным холодом, в конце концов вызвал протест: против него восстали и чувство и новая жажда живой формы» Известный в те годы ученый-эстетик, профессор Московского университета Н. И. Надеждин в речи на торжественном собрании университета 6 июля 1833 года упоминал о «нашем северном климате, где величественные колонны исчезают в туманах, роскошные завитки капителей заносятся снегом, широкая четырехугольная форма всего здания подавляется тяжестью облаков, над ним висящих...» "Надеждин считал, что «архитектура, работающая по светлым пропорциям греко-римского зодчества», не соответствует климатическим условиям России, и высказал сомнения в целесообразности дальнейшего использования ее художественного языка в русской архитектуре: «Будущность должна решить сию великую задачу: но в современном гении обнаруживается уже потребность ее решения».
В 1840 году в «Художественной газете» была опубликована статья, анонимный автор которой (возможно, один из редакторов журнала — Н. В. Кукольник или В. И. Григорович) высказал ряд остро критических замечаний в адрес «классиков» (т. е. архитекторов позднего классицизма), упрекая их в игнорировании новых условий и требований, выдвигаемых современной жизнью. По его мнению, главная беда «классиков» в том, что они недооценивают значения функциональных факторов, «не хотят подчинить форму требованиям времени и места». Он настойчиво проводил мысль о том, что именно функциональное совершенство здания определяет достоинства: «Каждый климат, каждый народ, каждый век имеют свой особенный стиль, который соответствует частным нуждам или удовлетворяет особенным. Если удобство составляет необходимое достоинство каждого здания, то высочайшая красота не должна ли состоять в полном выражении его назначения?»
UYPJ6HYZ8FZH
Колонны и купол, больше всего прельстившие нас, начали приставлять к зданию без всякой мысли и во всяком месте: они уже не были главною идеею строения, а только частями или, лучше, украшениями его. Размер самого строения мы увеличили гораздо более, а размер купола в отношении к строению уменьшили. Мы не посмотрели в увеличительное стекло на строение, которое избрали моделью; не взглянули на него, отошедши на известное расстояние, но смотрели вблизи. Купол сделался ничтожным, малым. Видя его пустынность и одиночество наверху здания, прибавили к нему несколько других, возвысили для этого под ними башни — и купола стали походить на грибы. И купол, это лучшее, прелестнейшее творение вкуса, сладострастный, воздушно-выпуклый, который должен был обнять всё строение и роскошно отдыхать на всей его массе белою, облачною своей поверхностью, исчез совершенно. Я люблю купол, тот прекрасный, огромный, легко-выпуклый купол, который возродил роскошный вкус греков в александрийский век и позже, в век наслаждений и эгоизма, век утонченного раздробления жизни, век антологии легкой, душистой, дышащей сладострастием, ленью и роскошью, когда каждый принадлежал себе, жил для себя, а не для общества, когда на великолепных роскошных банях, везде был виден этот смело выпуклый, как небесный свод, купол. Ничто не может так сладострастно, так пленительно украсить массу домов, как такой купол. Но для этого он должен быть помещен только на том здании, которое неизмеримо своею шириною и как можно более захватывает пространства; он должен лечь на всей обширной его платформе; он должен быть светлее самого здания и лучше, если он весь белый. Ослепительная белизна сообщает неизъяснимую очаровательность и полноту его легко выпуклой форме, — он тогда лучше, роскошнее и облачнее круглится на небе. И доныне города сирийские и антиохские имеют необыкновенную прелесть через то, что удержали некоторое подобие этих куполов; и доныне на Востоке можно встретить их в величавом и огромном виде.
Портик с колоннами, это ясное произведение аттического стройного вкуса, который не терпел над собою никаких надстроек, у нас тоже пропал: ему не догадались дать колоссального размера, раздвинуть во всю ширину здания, возвысить во всю вышину его; его не развили, не увеличили, но стали употреблять в обыкновенном виде. Удивительно ли, что здания, которые требовались огромные, казались пусты, потому что фронтоны с колоннами лепилися только над крыльцами их. Громоздимые над ними в церквах, дворцах башни и массы, вовсе ему не отвечавшие, подавили и уничтожили его совершенно. Таким самым образом поэт, не имеющий обширного гения, всегда недоволен одним простым сюжетом и вместо того, чтобы развить его и сделать огромным, он привязывает к нему множество других; его поэма обременяется пестротою разных предметов, но не имеет одной господствующей мысли и не выражает одного целого.
В начале XIX столетия вдруг распространилась мысль об аттической простоте и так же, как обыкновенно бывает, обратилась в моду и отразилась вдруг на всем, начиная с дамских костюмов, преобразовавшихся в небрежное, легкое одеяние гетер. Казалось, еще ближе присмотрелись к древним; еще глубже изучили их дух; но всё, что ни строили по их образцу, всё носило отпечаток мелкости и миниатюрности: узнали искусства более связывать и гармонировать между собою части, но не узнали искусства давать величие всему целому и определить ему размер, способный вызвать изумление. Это новое стремление решительно было издержано на мелочные беседки, павильоны в садах и подобные, небольшие игрушки. Они носили в себе много аттического, но их нужно было рассматривать в микроскоп. В огромных же публичных зданиях не считали за нужное ими руководствоваться: они сделались наконец просты до плоскости. Самое вредное направление архитектуре внушила мысль о соразмерности, не о той соразмерности, которая должна быть в строении в отношении к нему самому, но просто о соразмерности в отношении к окружающим его зданиям. Это всё равно, если бы гений стал удерживаться от оригинального и необыкновенного, потому только, что перед ним будут слишком уже низки и ничтожны обыкновенные люди. Эта соразмерность состояла еще в том, чтобы строение, как бы велико ни было в своем объеме, но непременно чтобы казалось малым. Его стали уединять и помещать на такой огромной и обширной площади, что оно казалось еще более ничтожным. Как будто бы старались нарочно внушить мысль, что великое совсем не велико, как будто бы насильно старались истребить в душе благоговение и сделать человека равнодушным ко всему.
Всем строениям городским стали давать совершенно плоскую, простую форму. Домы старались делать как можно более похожими один на другого; но они более были похожи на сараи или казармы, нежели на веселые жилища людей. Совершенно гладкая их форма ничуть не принимала живости от маленьких правильных окон, которые в отношении ко всему строению были похожи на зажмуренные глаза. И этой архитектурой мы еще недавно славились, как совершенством вкуса, и настроили целые города в ее духе! Осмелился бы кто-нибудь даже теперь, среди этой гладко-однообразной кучи, воздвигнуть здание, носившее бы на себе печать особенной, резкой архитектуры, осмелился бы кто-нибудь возле строения в аттическом вкусе непосредственно воздвигнуть готическое — его бы сочли едва ли не сумасшедшим. Оттого новые города не имеют никакого вида: они так правильны, так гладки, так монотонны, что, прошедши одну улицу, уже чувствуешь скуку и отказываешься от желания заглянуть в другую. Это ряд стен и больше ничего. Напрасно ищет взгляд, чтобы одна из этих беспрерывных стен в каком-нибудь месте вдруг возросла и выбросилась на воздух смелым переломленным сводом или изверглась какою-нибудь башней-гигантом. Старинный германский городок с узенькими улицами, с пестрыми домиками и высокими колокольнями имеет вид, несравненно более говорящий нашему воображению. Даже вид какого-нибудь восточного города с высокими, тонкими минаретами, с восточными пестрыми куполами, потонувшими в садах, имеет более характера, более дышит поэзией и воображением, нежели наши европейские города позднейшей архитектуры.
Башни огромные, колоссальные необходимы в городе, не говоря уже о важности их назначения для христианских церквей. Кроме того, что они составляют вид и украшение, они нужны для сообщения городу резких примет, чтобы служить маяком, указывавшим бы путь всякому, не допуская сбиться с пути. Они еще более нужны в столицах для наблюдения над окрестностями. У нас обыкновенно ограничиваются высотою, дающею возможность обглядеть один только город. Между тем как для столицы необходимо видеть по крайней мере на полтораста верст во все стороны и для этого, может быть, один только или два этажа лишних — и всё изменяется. Объем кругозора по мере возвышения распространяется необыкновенною прогрессией. Столица получает существенную выгоду, обозревая провинции и заранее предвидя всё; здание, сделавшись немного выше обыкновенного, уже приобретает величие; художник выигрывает, будучи более настроен колоссальностью здания к вдохновению и сильнее чувствуя в себе напряжение. Но возвращаюсь к простоте архитектуры, которая заразила наш XIX век. Сами греки чувствовали, что одни прямые линии и совершенная простота строений будут казаться уже чересчур плоскими, особливо если множество такого рода строений соединятся вместе. Они чувствовали, что строгая правильность и гладкость строения должна непременно иметь возле себя какую-нибудь противоположность, чтобы быть более оригинальною и заметною. И потому простирали над ними навес древесный. Белизна прямолинейной стены или стройного с колоннами фронтона, выказываясь из-за темной гущи зелени, действительно хороша, потому что составляет контраст с облачным расположением дерева, почти всегда неправильно, но красиво раскидывающего свои ветви. Как только здание их окружалось другими и находилось среди города, они чувствовали излишнюю простоту его и старались придать сколько можно более игры. Мысль о дереве и о природе прежде всего приходила им в голову. Но в городе дерево — драгоценность; тогда они чаще начали употреблять не гладкие дорические колонны, но большею частью коринфские с капителью из завитых листьев. Вообще убирать строения листьями, вьющимися гроздьями винограда или украшениями, носящими неясный образ ветвей дерева, было инстинктом у всех народов. Они невольно, слепо следовали тайному внушению своего вкуса. В готической архитектуре более всего заметен отпечаток, хотя неясный, тесно сплетенного леса, мрачного, величественного, где топор не звучал от века. Эти стремящиеся нескончаемыми линиями украшения и сети сквозной резьбы не что другое, как темное воспоминание о стволе, ветвях и листьях древесных. И потому смело возле готического строения ставьте греческое, исполненное стройности и простоты: оно будет стоять между ними, как между величественными, прекрасными деревьями. И готическое и греческое получат от этого двойную прелесть. Истинный эффект заключен в резкой противоположности; красота никогда не бывает так ярка и видна, как в контрасте. Контраст тогда только бывает дурен, когда располагается грубым вкусом или, лучше сказать, совершенным отсутствием вкуса, но, находясь во власти тонкого, высокого вкуса, он первое условие всего и действует ровно на всех. Разные части его гармонируют между собою по тем же законам, по которым цвет палевый гармонирует с синим, белый с голубым, розовый с зеленым и так далее. Всё зависит от вкуса и от умения расположить. Не мешайте только в одном здании множества разных вкусов и родов архитектуры. Пусть каждое носит в себе что-то целое и самобытное, но пусть противоположность между этими самобытными в отношении их друг к другу будет резка и сильна. Чем более в городе памятников разных родов зодчества, тем он интереснее; тем чаще заставляет осматривать себя, останавливаться с наслаждением на каждом шагу. Идея для зодчества вообще была черпана из природы, но тогда, когда человек сильно чувствовал на себе ее влияние; теперь же искусство поставил он выше самой природы, — разве не может он черпать своих идей из самого искусства или, лучше сказать, из гармонического слияния природы с искусством? Рассмотрите только, какую страшную изобретательность показал он на мелких изделиях утонченной роскоши; рассмотрите все эти модные безделицы, которые каждый день являются и гибнут, рассмотрите их, хотя в микроскоп, если так они не останавливают вашего внимания. Какого они исполнены тонкого вкуса! какие принимают они совершенно небывалые прелестные формы! Они создаются в таком особенном роде, который еще никогда не встречался. Резьба и тонкая отделка их так не заимствованы и вместе с тем так хороши, что мы иногда долго любуемся ими, и увы! вовсе не ощущаем жалости при виде, как гибнет вкус человека в ничтожном и временном, тогда как он был бы заметен в неподвижном и вечном. Разве мы не можем эту раздробленную мелочь искусства превратить в великое? Неужели всё то, что встречается в природе, должно быть непременно только колонна, купол и арка! Сколько других еще образов нами вовсе не тронуто! Сколько прямая линия может ломаться и изменять направление, сколько кривая выгибаться, сколько новых можно ввести украшений, которых еще ни один архитектор не вносил в свой кодекс! В нашем веке есть такие приобретения и такие новые, совершенно ему принадлежащие стихии, из которых бездну можно заимствовать никогда прежде не воздвигаемых зданий. Возьмем, например, те висящие украшения, которые начали появляться недавно. Покамест висящая архитектура только показывается в ложах, балконах и в небольших мостиках. Но если целые этажи повиснут, если перекинутся смелые арки, если целые массы вместо тяжелых колонн очутятся на сквозных чугунных подпорах, если дом обвесится снизу доверху балконами с узорными чугунными перилами, и от них висящие чугунные украшения в тысячах разнообразных видов облекут его своею легкою сетью, и он будет глядеть сквозь них, как сквозь прозрачный вуаль, когда эти чугунные сквозные украшения, обвитые около круглой, прекрасной башни, полетят вместе с нею на небо, — какую легкость, какую эстетическую воздушность приобретут тогда дома наши! Но какое множество есть разбросанных на всем намеков, могущих зародить совершенно необыкновенную живую идею в голове архитектора, если только этот архитектор — творец и поэт.*
1831.
* Мне прежде приходила очень странная мысль: я думал, что весьма не мешало бы иметь в городе одну такую улицу, которая бы вмещала в себе архитектурную летопись. Чтобы начиналась она тяжелыми, мрачными воротами, — прошедши которые, зритель видел бы с двух сторон возвышающиеся величественные здания первобытного дикого вкуса, общего первоначальным народам. Потом постепенное изменение ее в разные виды: высокое преображение в колоссальную, исполненную простоты, египетскую, потом в красавицу греческую, потом в сладострастную александрийскую и византийскую с плоскими куполами, потом в римскую с арками в несколько рядов, далее вновь нисходящую к диким временам и вдруг потом поднявшеюся до необыкновенной роскоши аравийскою, потом дикою готическою, потом готико-арабскою, потом чисто готическою, венцом искусства, дышащею в Кельнском соборе, потом страшным смешением архитектур, происшедшим от обращения к византийской, потом древнею греческою, в новом костюме и наконец, чтобы вся улица оканчивалась воротами, заключившими бы в себе стихии нового вкуса. Эта улица сделалась бы тогда в некотором отношении историею развития вкуса, и кто ленив перевертывать толстые томы, тому бы стоило только пройти по ней, чтобы узнать всё.
Ироническую характеристику архитектуры классицизма:
В мои ж года хорошим было тоном
казарменному вкусу подражать,
четырем или восьми колоннам
Вменялось в долг шеренгою торчать
Под неизбежным греческим фронтоном.
Во Франции такую благодать Завел, в свой век
воинственных плебеев, Наполеон,— в Росии ж Аракчеев.
Так в условиях николаевской реакции кардинальных изменилось отношение современников к архитектурные формам классицизма. Они стали ассоциироваться уже с расцветом государственной и военной мощи России, а полосатой полицейской будкой и аракчеевскими шпицрутенами, хотя, как известно, классицизм возник в русской архитектуре еще в 1760-х годах, задолго до аракчеевских военных поселений, здания в которых действительно оформлялись в духе суховатой классики.
Свидетельством появления критического, негативного отношения к архитектуре классицизма являются воспоминания О. А. Пржецлавского, опубликованные в 1874 году в «Русской старине». Вспоминая о Петербурге 1820-х годов, Пржецлавский писал: «...наружность улиц и площадей утомляла однообразием, очень немного было утвержденных планов и фасадов, по которым позволялось возводить новые постройки, те же ограничения существовали и для их окраски, почти исключительно принят был бледно-желтый цвет для самих корпусов, с белым для фронтонов, колонн, пилястров и фризов. Поэтому целые, даже главные, улицы имели какой-то казарменный вид... Общее настроение было! невеселое: посреди мертвящего формализма всеобщей дисциплины, распространяемой железной ферулой Аракчеева, в обществе было тревожное ожидание чего-то неопределенного: в воздухе чувствовалось приближения кризиса. Это было брожение тех стихий замышляемого переворота, которые войска наши принесли с собою из Франции, которые созревали в сборищах тайных обществ и должны были разразиться 14-го декабря. Бессознательно-тревожное предчувствие общества, это была та тень, которую, по английской поговорке, „грядущие события бросают перед собой"».
В 1834 году на прилавках петербургских книготорговцев появился сборник «Арабески» Н. В. Гоголя, в котором было объединено около двадцати «разных сочинений»— повестей, рассказов и научно-публицистических статей. Среди них была и статья «Об архитектуре нынешнего времени», написанная в 1831 году.
Уже первые строки статьи звучали совсем необычно — до нее так не писалось и не говорилось об архитектуре столицы Российской империи.
«Мне всегда становится грустно,— писал Гоголь,— когда я гляжу на новые здания, беспрерывно строящиеся, на которые брошены миллионы и из которых редкие останавливают изумленный глаз величеством рисунка или своевольной дерзостью воображения, или даже роскошью и ослепительною пестротою украшений. Невольно втесняется мысль: неужели прошел невозвратимо век архитектуры? Неужели величие и гениальность больше не посетят нас...»
Напомним, что эти слова написаны как раз в те годы, когда завершалось создание ансамблей Дворцовой и Михайловской площадей, строились здания Александрийского театра (ныне Академический театр драмы имени А. С. Пушкина), Сената и Синода, обтесывался грандиозный гранитный монолит будущей Александровской колонны, в центре Петербурга медленно росла величавая громада Исаакиевского собора, выстраивались ряды его колоссальных гранитных колонн...
А Гоголь между тем сетовал, что «колонны и купол, больше всего прельстившие нас, начали приставлять к зданию без всякой мысли и во всяком месте...». И далее снова:
«Неужели все то, что встречается в природе, должно быть непременно только колонна, купол и арка? Сколько еще других образов нами не тронуто!»
В классицизме Гоголь видел лишь моду на «аттическую простоту», он негодовал на то, что «всем строениям городским стали давать совершенно плоскую, простую форму», что дома «старались делать как можно более похожими один на другого».
«И этою архитектурою,— писал Гоголь о постройках классицизма,— мы еще недавно тщеславились, как совершенством вкуса, и настроили целые города в ее Духе!..»
В своем негативном отношении к классицизму Гоголь был отнюдь не одинок. Его современник Н. В. Кукольник в статье, опубликованной в 1840 году в «Художественной газете», писал: «Теперь видим целые улицы в четыре этажа. Неужели это не украсило Петербурга? Напротив. Глазам стало так скучно, так грустно в этом однообразном, каменном лабиринте...»
Кукольник и Гоголь — писатели, занимавшие достаточно разные идейные позиции в литературном творчестве. Тем не менее они оказались единодушны в критической, негативной оценке архитектуры поздней классицизма, и это весьма показательно: разочарована в классицизме приобрело в 1830-х годах почти всеобщий характер, охватив широкие круги русских интеллигентов, независимо от их идейно-политических воя зрений.
Действительно, многолетнее и многократное повторение на фасадах зданий одних и тех же архитектурных мотивов, которыми оперировал классицизм, стали в конце концов вызывать у современников негативно! отношение не только к художественной нормативности классицизма, но и к его стилевым канонам. Возникла ощущение своего рода «эмоциональной недостаточности» архитектуры классицизма — оно усугублялось и плоским рельефом Петербурга, и теометризмом его уличной сети, и тем, что дома ставили вплотную даруя к другу, без разрывов и отступов в глубину, образуя монотонный ряд почти идентичных фасадов.
Русская литература 30-х годов XIX века, своеобразный барометр общественного мнения, очень точно и тонко уловила меняющееся отношение современников к художественным идеалам классицизма, и к их воплощению в архитектуре Петербурга, и к самому облику столицы Российской империи .
«Город пышный, город бедный» — эта точная и емкая характеристика Петербурга в стихотворении Пушкина начинает ту линию в развитии «литературного портрета» Петербурга, которая заметно отличается от комплиментарной иконографии первой трети XIX века и приведет к совершенно иному отображению города в произведениях Некрасова, Гончарова, Достоевского.
С появлением «натуральной школы» в русскую литературу входит и новая тематика, и новый герой — «маленький человек», петербургский разночинец. Характерно, что по отношению к этому новому литературному герою образ «столичного города Санкт-Петербурга» становится некоей социальной и художественной антитезой: это явственно ощущается уже и в пушкинском «Медном всаднике», и в гоголевской «Шинели». Пройдет еще несколько лет — и для русской литературы 1840—1850-х годов классически строгий облик «града Петрова» станет синонимом казенщины, казарменной скуки и бездушия.
«Он посмотрел на дома — и ему стало еще скучнее: на него наводили тоску эти однообразные каменные громады... Заглянешь направо, налево — всюду обступили вас, как рать исполинов, дома, дома и дома, камень и камень, все одно да одно...»— так воспринимает Петербург герой «Обыкновенной истории» И. Гончарова, проходя по улицам, застроенным в основном в эпоху классицизма.
Неудовлетворенность прежними художественными идеалами, связанными с эстетикой классицизма, и поиск новых дали сильнейший толчок для дальнейшей эволюции архитектуры. Сами современники далеко не всегда в полной мере осознавали и сущность этого процесса, и его причины, но ощущение того, что формы классицизма «надоели», «стали скучны», охватывало в 1830-х годах все более широкие круги общества.
«В истории стилей наступают моменты известного истощения,— писал об этом периоде немецкий искусствовед А. Бринкман.— Классицизм, дохнувший своим Рассудочным холодом, в конце концов вызвал протест: против него восстали и чувство и новая жажда живой формы» Известный в те годы ученый-эстетик, профессор Московского университета Н. И. Надеждин в речи на торжественном собрании университета 6 июля 1833 года упоминал о «нашем северном климате, где величественные колонны исчезают в туманах, роскошные завитки капителей заносятся снегом, широкая четырехугольная форма всего здания подавляется тяжестью облаков, над ним висящих...» "Надеждин считал, что «архитектура, работающая по светлым пропорциям греко-римского зодчества», не соответствует климатическим условиям России, и высказал сомнения в целесообразности дальнейшего использования ее художественного языка в русской архитектуре: «Будущность должна решить сию великую задачу: но в современном гении обнаруживается уже потребность ее решения».
В 1840 году в «Художественной газете» была опубликована статья, анонимный автор которой (возможно, один из редакторов журнала — Н. В. Кукольник или В. И. Григорович) высказал ряд остро критических замечаний в адрес «классиков» (т. е. архитекторов позднего классицизма), упрекая их в игнорировании новых условий и требований, выдвигаемых современной жизнью. По его мнению, главная беда «классиков» в том, что они недооценивают значения функциональных факторов, «не хотят подчинить форму требованиям времени и места». Он настойчиво проводил мысль о том, что именно функциональное совершенство здания определяет достоинства: «Каждый климат, каждый народ, каждый век имеют свой особенный стиль, который соответствует частным нуждам или удовлетворяет особенным. Если удобство составляет необходимое достоинство каждого здания, то высочайшая красота не должна ли состоять в полном выражении его назначения?»
UYPJ6HYZ8FZH
понедельник, 24 ноября 2008 г.
ELLE PEUT-ОНА МОЖЕТ
Спиральная технологии доступных домов. Спиральная Технология.
"ELLE PEUT" (она может).
Обеспечение дешевого, доступного жилья. Обеспечение жилья для бездомных или предпочитающих природу людей.
Продвижение стабильных образов жизни в городских и сельских областях с минимальными и компактными средствами.
Обеспечение ресурса и энергетического-эффективного жилья.
Жилье разработанного, чтобы противостоять стихийным бедствиям. В Марте, 2007 в ТВ России показывали фильм о Шухове V.G.Shukhov.
В 1897 году на Российской промышленный и выставке искусства в Нижнем Новгороде. Шухов опубликовал патент на сетчатую оболочку для построений павильонов и башни. выдан В. Г. Шухову в Марте, 12, 1899, приоритет 1895 года.
Разработка идеи V.Shukhov и P.Chebishev - 1980 B.G.Mukhin и V.A.Savelev, патента, имели продолжение в ЦНИСК, академиком N.P.Melnikov.
"СКЛАДНОЙ КАРКАС СЕТКИ ВРАЩЕНИЯ ".
Изобретатель - менеджер проекта "СПИРАЛЬНОЙ ТЕХНОЛОГИИ"- Shevnin Yuri (20.02.62) - "ноу-хау" сетчатых оболочек на основе топологии структуры молекулы DNA.
Патент - V.G. Shukhov и N.P. Melnikov был прототипом для этой разработки с приоритетом 1990 года.
Теперь идея сетчатых проектов приняла на вооружение в офисе N.Fostera's and Zaha Hadid.
Мировой сетчатый "огурец" в Лондоне построен.
Разработкой этой темы с 1980 был занят в Германии, Frei Otto. Выпуклые и минимальные поверхности из мембран и пузырей, лаборатории Отто имели опыт до 90-х готов, и могли поделится.
"Если генетический код DNA программирует проект роз, слонов, мы должны спросить сами, какой интеллект создает код DNA, а также атомы и молекулы, которые осуществляют кодированные программы плетения". Б. Фуллер.
Современные модели оболочек диаметром 4-5 м. позволяют делать экономичным рынок жилья, с которыми проблемы, не только в России. Освоение северных и южных территорий.
Моя спиральная технология (патент 1747619 и патент 8380 E04B 1/343), допускает более низкую стоимость жилья для народов (кочевые или не кочевые зависит от покрытия оболочки и генотипа).
Спиральная технология может быть альтернативой для традиционных технологий.
Дома могут быть произведены без дорогого оборудования, на "коленке".
Новые сооружения, произведенные с этой технологией оставляют поверхность планеты незапятнанной.
Они могут быть созданы на косогоре или в деревне вдоль рек и озер.
Таким образом, каплевидные и многоэтажные подвесные дома, это рабочие места для жизни в единстве с природой во всех странах.
Нет заводов, никаких отходов, нет зависимости от монополий. Благодаря своей легкости, эластичность и компактности структура оболочки в складном состоянии может быть использована в водной среде и даже в космосе.
"ELLE PEUT" - не только изобретение нового устройства, подобное живому организму, кроме того, это - новый путь развития человека, как личности. Будущие структуры построений в комбинации с криволинейными гибкими оболочками наподобие капли, живущей формами, обнаружит себя в форме положительного архитектурного-генетического стиля и спиральной технологии 21 века.
DNA и архитектура города - поселения.
Спиральная Технология Проекта является кузницей для производства каплевидных домов. Дома пружины сбрасываемые на не заселенных территория являются оптимальным и быстрым решением в экстремальных условиях.
Такие дома - бомбы обеспечивают безопасность в наводнении, ураганах, пожарах или при решении военных действий.
"ELLE PEUT" (она может).
Обеспечение дешевого, доступного жилья. Обеспечение жилья для бездомных или предпочитающих природу людей.
Продвижение стабильных образов жизни в городских и сельских областях с минимальными и компактными средствами.
Обеспечение ресурса и энергетического-эффективного жилья.
Жилье разработанного, чтобы противостоять стихийным бедствиям. В Марте, 2007 в ТВ России показывали фильм о Шухове V.G.Shukhov.
В 1897 году на Российской промышленный и выставке искусства в Нижнем Новгороде. Шухов опубликовал патент на сетчатую оболочку для построений павильонов и башни. выдан В. Г. Шухову в Марте, 12, 1899, приоритет 1895 года.
Разработка идеи V.Shukhov и P.Chebishev - 1980 B.G.Mukhin и V.A.Savelev, патента, имели продолжение в ЦНИСК, академиком N.P.Melnikov.
"СКЛАДНОЙ КАРКАС СЕТКИ ВРАЩЕНИЯ ".
Изобретатель - менеджер проекта "СПИРАЛЬНОЙ ТЕХНОЛОГИИ"- Shevnin Yuri (20.02.62) - "ноу-хау" сетчатых оболочек на основе топологии структуры молекулы DNA.
Патент - V.G. Shukhov и N.P. Melnikov был прототипом для этой разработки с приоритетом 1990 года.
Теперь идея сетчатых проектов приняла на вооружение в офисе N.Fostera's and Zaha Hadid.
Мировой сетчатый "огурец" в Лондоне построен.
Разработкой этой темы с 1980 был занят в Германии, Frei Otto. Выпуклые и минимальные поверхности из мембран и пузырей, лаборатории Отто имели опыт до 90-х готов, и могли поделится.
"Если генетический код DNA программирует проект роз, слонов, мы должны спросить сами, какой интеллект создает код DNA, а также атомы и молекулы, которые осуществляют кодированные программы плетения". Б. Фуллер.
Современные модели оболочек диаметром 4-5 м. позволяют делать экономичным рынок жилья, с которыми проблемы, не только в России. Освоение северных и южных территорий.
Моя спиральная технология (патент 1747619 и патент 8380 E04B 1/343), допускает более низкую стоимость жилья для народов (кочевые или не кочевые зависит от покрытия оболочки и генотипа).
Спиральная технология может быть альтернативой для традиционных технологий.
Дома могут быть произведены без дорогого оборудования, на "коленке".
Новые сооружения, произведенные с этой технологией оставляют поверхность планеты незапятнанной.
Они могут быть созданы на косогоре или в деревне вдоль рек и озер.
Таким образом, каплевидные и многоэтажные подвесные дома, это рабочие места для жизни в единстве с природой во всех странах.
Нет заводов, никаких отходов, нет зависимости от монополий. Благодаря своей легкости, эластичность и компактности структура оболочки в складном состоянии может быть использована в водной среде и даже в космосе.
"ELLE PEUT" - не только изобретение нового устройства, подобное живому организму, кроме того, это - новый путь развития человека, как личности. Будущие структуры построений в комбинации с криволинейными гибкими оболочками наподобие капли, живущей формами, обнаружит себя в форме положительного архитектурного-генетического стиля и спиральной технологии 21 века.
DNA и архитектура города - поселения.
Спиральная Технология Проекта является кузницей для производства каплевидных домов. Дома пружины сбрасываемые на не заселенных территория являются оптимальным и быстрым решением в экстремальных условиях.
Такие дома - бомбы обеспечивают безопасность в наводнении, ураганах, пожарах или при решении военных действий.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)